Прочитавшему — смерть [= Убийство из-за книги, Убийство по правилам] - Рекс Стаут

— Что же вам помешало? — съязвил О′Мэлли. Судя по его тону, Корригана он ненавидел на четыре пятых меньше, чем Кастина.

— Обязательства перед партнерами, Кон. Мое имя было на дверной табличке рядом с их именами. Я не мог бросить их в беде. Я слишком предан нашему делу.

Внезапно, без малейшего предупреждения, О′Мэлли вскочил на ноги. Думаю, в судебном зале он проделывал это тысячу раз, чтобы высказать возражение или драматизировать предложение считать своего подзащитного невиновным, но остальные, похоже, испугались не меньше моего. Он вскинул вверх руку и звенящим голосом провозгласил: «Предан!» Потом плюхнулся на стул, взял стакан, поднял его, изрек: «За преданность!» — и выпил.

Четверо компаньонов переглянулись. Я изменил свое мнение о неспособности О′Мэлли справиться с телефонной будкой.

— А вы, мистер Бриггс? — продолжал Вульф. — Вы ведь тоже продвинулись после ухода мистера О′Мэлли?

Бриггс усердно заморгал.

— Вы меня возмущаете, — натужно сказал он. — И вообще я возражаю против вашей затеи. Я много о вас знаю, мистер Вульф, и считаю, что ваши методы неэтичны и достойны осуждения. Я был против того, чтобы обращаться к вам.

— Фредерику быть бы судьей, — мрачно сказал О′Мэлли. — Его следовало назначить судей сразу по окончании юридического факультета. Идеальный получился бы судья. У него дерзкий склад ума, который упивается принятым решением, даже не попытавшись разобраться в сути дела.

Фелпс — ходячая энциклопедия — запротестовал:

— Хватит язвить, Кон. Не все же такие умные, как вы. Может, это даже к лучшему.

— Вы совершенно правы, Эммет, — согласно кивнул О′Мэлли. — Беда в том, что вы всегда правы. И знаете, меня это никогда не возмущало… то, что вы вечно правы… сам не знаю почему. Но не потому, что вы единственный, кто не выгадал после моего падения; это меня ничуть не возмутило.

— Но я тем не менее выгадал. Я продвинулся на одну ступеньку, и моя доля тоже выросла, — Фелпс посмотрел на Вульфа. — Все мы что-то выиграли на несчастье нашего компаньона, точнее — выиграем, если не обанкротимся из-за этой истории. Даже я. Строго говоря, я не адвокат, я ученый. Для адвоката самое интересное дело то, которым он сейчас занимается. Для меня самое интересное то, что рассматривалось венским судом в 1568 году. Я упомянул это лишь для того, чтобы объяснить, почему ваше дело для меня невыносимо скучно. Если бы я сам убил Дайкса и обеих женщин, я бы, наверное, не скучал, да и то сомневаюсь. Так что не взыщите, слушать я, конечно, буду внимательно, но без всякого интереса. Надеюсь, вы меня простите.

«А вот это, — подумал я, — пригодится мне при дальнейшем общении со Сью Дондеро, секретаршей Фелпса». Из ее скудных реплик о боссе я не вынес впечатления, что он такой циник, а Сью не помешает узнать кое-что новое о его характере, если она, конечно, этого не знает. Вообще-то девушки считают, что обязаны знать все о своих боссах.

Вульф выслушивал излияния энциклопедиста, склонив голову.

— Значит, убийства утомляют вас, мистер Фелпс?

— Я этого не говорил. «Утомлять» — активный глагол. Я попросту безразличен к ним.

— Но ведь в данном случае под угрозой ваши средства к существованию?

— Да Поэтому я здесь. Я пришел, и я согласен отвечать, но не рассчитывайте, что вам удастся расшевелить меня.

— Тогда я и пытаться не буду. — Вульф перевел взгляд на О′Мэлли. — Кстати, мистер О′Мэлли, а вы почему пришли?

— Преданность. — Я успел снова наполнить его стакан, и О′Мэлли поднял его. — За преданность!

— Кому? Вашим бывшим коллегам? У меня создалось впечатление, что вы к ним не слишком расположены.

— Это лишний раз подтверждает, — О′Мэлли поставил стакан, — что внешность обманчива. К моим-то закадычным друзьям — Джиму и Эммету, и Луи, и Фреду? Да я за них хоть в огонь… Кстати, так и получилось. Это достаточно веская причина для моего прихода?

— Я бы предпочел менее дискутабельную.

— Тогда как вам понравится такая? Я был на редкость способным и честолюбивым человеком. Но мой талант и мои способности развивались в одном направлении: войти с портфелем в руке в зал судебного заседания, выступить перед судьей и присяжными и так воздействовать на их мысли и чувства, чтобы они вынесли оправдательный вердикт. За четыре года я не проиграл ни одного процесса, пока в один прекрасный день не столкнулся с почти неизбежно грядущим поражением; никаких сомнений в том не было. Под гнетом неизбежности я совершил страшную ошибку: впервые в жизни пошел на подкуп присяжного. В итоге присяжные не пришли к единому мнению, суд через несколько недель вынес компромиссное решение, и я уже радовался, что вышел сухим из воды, как вдруг разразился скандал. Кто-то донес на меня в суд, присяжного взяли в оборот, он раскололся, и я влип по самые уши. За недостаточностью улик меня не осудили — голоса присяжных разделились поровну, но практики меня лишили.

— Кто написал донос?

— Тогда я не знал. Теперь у меня есть основания полагать, что это была жена подкупленного присяжного.

— Кто-нибудь из ваших коллег был посвящен в ваш замысел?

— Нет. Они бы не согласились на это. Они были возмущены до предела… возмущением праведников. «Праведники» — это те, которые не попались с поличным. Да, они не отвернулись от меня, помогли в беде, но я был обречен. И вот он я — человек необычайного таланта, который нельзя использовать. Туда, где сверкал бы мой талант, меня не допускают. Более того, я заклеймен. Теперь даже те, кому мои услуги пригодились бы в частном порядке, шарахаются от меня, как от чумного. Я разорен. Нет никакого смысла влачить столь жалкое существование, и если я продолжаю жить, то лишь из какого-то извращенного упрямства. Все средства к существованию я получаю от этой конторы — выплаты по делам, которые остались незавершенными после моего ухода, гонорары за разовые поручения. Так что я очень заинтересован, чтобы контора процветала. Предлагаю это вам в качестве причины моего появления у вас. Если не нравится, то у меня есть еще альтернативный вариант. Желаете выслушать?

— Если он не слишком фантастичен.

— Совсем не фантастичен. Я озлоблен против моих бывших коллег, потому что они бросили меня на произвол судьбы. Считаю вполне возможным, что один из них прикончил Дайкса и обеих женщин, хотя повода не знаю, но вы от них не отвяжетесь, пока не найдете этого повода, и я хочу при этом присутствовать. Это лучше?

— Кое-что привлекательное здесь есть.

— Вот вам еще. Я сам убил Дайкса и женщин, хотя снова не знаю, по какой причине, но считаю, что вы более опасны для меня, чем полиция, поэтому нельзя упускать вас из виду. — О′Мэлли взял в руку стакан. — Уже четыре… пожалуй, хватит.

— Пока хватит, — согласился Вульф. — Хотя версии взаимоисключающие. По одной из них, коллеги помогли вам в беде, по другой — бросили на произвол судьбы. А как на самом деле?

— Они бились как львы, чтобы выручить меня.

— Черт бы вас побрал, Кон! — вскипел Фелпс. — Ведь именно так и было! Мы бросили все дела! Просто из кожи вон лезли!

О′Мэлли и бровью не повел.

— Значит, принимаем этот вариант, — сказал он Вульфу. — Номер два. Свидетели нашлись, а это уже кое-что.

— В любом случае, я предпочитаю этот вариант. — Вульф посмотрел на настенные часы. — Я хочу, чтобы вы рассказали мне все, что вам известно про Дайкса, джентльмены, но настало время ужинать. Еще раз приношу свои извинения, что мы не готовы принять гостей.

Все встали на ноги. Корриган спросил:

— В котором часу нам вернуться?

Вульф поморщился. Перспектива работать, пока шел процесс пищеварения, его не прельщала.

— В девять? — предложил он. — Это удобно?

— Да, — заверили они.

12

Когда в час ночи Вульф посчитал, что пора ставить точку, и отпустил их, создалось впечатление, что мне придется всерьез взяться за девушек. Не могу сказать, чтобы адвокаты уклонялись от прямых ответов. Мы выудили из них додрых четыре тысячи фактов, по тысяче в час, но предложи мне кто-нибудь сдать их оптом за десятицентовик, я бы посчитал, что остался с барышом. Мы разбухли от информации, но не услышали ничего имеющего хоть самое отдаленное отношение к Бэйрду Арчеру или упражнениям в жанре беллетристики. Вульф даже до того опустился, что спросил каждого из них, где и как они провели вечер второго февраля и день двадцать шестого февраля, хотя полиция, безусловно, неоднократно проверяла и перепроверяла их показания.

Про Леонарда Дайкса мы знали уже столько, что могли запросто написать его биографию — документальную или в виде романа. Начал он как конторский рассыльный, но благодаря усердию, прилежанию, преданности и известной смекалке дорос до управляющего делами конторы и доверенного делопроизводителя. Убежденный холостяк. Курил трубку, а однажды во время застолья в конторе совершенно упился после двух стаканов пунша, из чего следовало, что закладывать за воротник он не привык. Вне работы почти ничем не увлекался, разве что летом ходил на бейсбол, а зимой — на профессиональный хоккей. Никто из пятерых даже предположить не мог, кто и за что поднял руку на Дайкса.